Мы приехали в Подольск. На какое-то время мы там остановились. Отдохнули, а затем двинулись пешком по дороге Москва — Курск по направлению к Серпухову. Шли мы несколько дней — много отдыхали. И, наконец, добрались до Серпухова.

Серпухов нас встретил тихо и тревожно, — в нём не было никакого движения. Всё говорило о том, что это прифронтовой город. Мы прошли по нескольким улицам, перешли реку Оку и двинулись в каком-то другом направлении. Куда-то правее Серпухова.

Через какое-то время, не доходя до линии фронта, нам выдали оружие: трёхзарядные ружья 1891/1930гг. и самую современную винтовку того времени — винтовку СВТ (самозаряжающаяся винтовка Токарева). В неё вкладывался магазин с 10-ю патронами. Мне досталось трёхзарядное ружьё. Вдруг ко мне подходит мужичок, уже немолодой, лет 50-и, как мне показалась, обросший. Участник империалистической 1914–1918 годов.

— Браток, знаешь что, я с этой винтовкой не справлюсь, — говорит мне он, показывая на доставшуеся ему СВТ. — Давай поменяемся, дай мне ружьё, с которым я раньше воевал.

Когда мы пошли дальше, я вспомнил слова  Льва Николаевича Толстого: «Между двумя враждующими сторонами пролегает какая-то невидимая полоса».

Через некоторое  время нам сказали: «Здесь останавливаемся, немцы вон в той деревне»,  то есть здесь нужно вырыть окопы, залечь и ждать команды. В это время прошёл  дождь. Мы вырыли окопы и залегли все мокрые до нитки. Я был в своей гражданской одежде, и только шинель у меня была военная.

Первая ночь прошла спокойно. То с нашей стороны стреляли, то немцы обстреливали. По немцам, занявшим деревню, била дальнобойная артиллерия, расположенная в 6–8 километрах от линии фронта. Все действия были малоэффективны. Немцы же были вооружены автоматическим оружием и миномётами.

Продовольственное снабжение было организовано плохо. Горячую пищу не подвозили.

Через два дня меня вызывает командир и назначает меня разведчиком:

— Твоя задача состоит в том, — сказал он, — чтобы узнать расположение противника и его вооружения.

Под вечер, часа в четыре, а в ноябре солнце уже рано садится, я пошёл к расположению немцев. Подойдя поближе, метров на 50 от немецких позиций, я услышал слово “Halt”, и началась беспорядочная стрельба с автоматов трассирующими (светящимися) пулями. Я упал на землю, хорошо различая полёты трассирующих пуль. Они пролетали над моей головой.

Надо мной нависла опасность пленения, но я резко изменил направление своего движения и через некоторое время вернулся к своим.

Было ясно, что в деревне залегли немцы, что они стреляют из автоматического оружия. Об это я и доложил командиру.

Следующим вечером мы получили приказ взять деревню. В нашем батальоне, насчитывающем около 600 человек, было 2 ручных пулемёта-автомата Дегтярёва и винтовки старого и нового образца. Поскольку на этом участке предполагалось участие немецких танков, нам выдали бутылки с зажигательной жидкостью, но мы их так и не использовали, — немецкие танки на этом участке не появились. Бутылки с зажигательной жидкостью представляли опасность для наших бойцов, — из-за неосторожности она могла взорваться и среди наших солдат.

Мы дошли до самой деревни, и все услышали слово “Halt”. Немцы встретили нас миномётной и автоматической стрельбой. Батальон залёг. С разных сторон раздавались команды: “Поднимайтесь, стреляй по немцам!” Застрекотали два наших пулемёта, но вскоре и они затихли. Началась беспорядочная ружейная стрельба с нашей стороны. Немцы засекали, откуда идут выстрелы и стали поливать нас огнём из миномётов. Послышались многочисленные крики и стоны раненых о помощи. В том бою был ранен и я.

Я почувствовал, что как будто сапог слетел с моих ног. Мина разорвалась где-то недалеко, а осколок нанёс мне огромную рану. Я закричал: “Ранен”. Подбежал санитар и вытащил меня с поля боя и положил возле стога сена. Когда я осмотрелся, то я увидел, что там уже лежали раненые и убитые. Утром мы отступили. За одну ночь половину нашего батальона ранили или убили.

Днём меня отвезли в Серпухов. Там раненых погрузили в товарные вагоны и повезли в сторону Москвы. Вдруг слышим, летит самолёт, и обстреливает наш эшелон. Люди раненые в руку выпрыгивали из вагонов и прятались около путей. Но я ранен в ногу… Я лежал и думал, что вот-вот случится беда.

Глубокой ночью, когда я лёг на операционный стол, чтобы посмотрели и перевязали мою рану, завыла сирена. В Москву опять проникли фашистские самолёты. Недалеко от больницы, в которой я находился, тоже упала бомба. Меня посмотрели и отправили на какой-то путь, где были поезда, готовые в любой момент отправить нас в далёкий тыл. В то время по железной дороге в Сибирь, в Казахстан передвигалось много поездов с машинами, станками, ранеными…

Наш поезд поехал по рязанской железной дороге. Первой остановкой была Рязань. Из окна я видел, что вокзал переполнен ранеными. После Рязани заговорило радио, и я узнал, что уже было 6 ноября. Тогда я понял, что был ранен 4 ноября 1941 года.

(Если кто не в курсе, это из воспоминаний дедушки, другое — по тегу «9 мая».)